«Совок». Жизнь в преддверии коммунизма. Том I. СССР до 1953 года - Эдуард Камоцкий
Я помню, каким событием был пошив Янине нового осеннего пальто, которое должно было служить ей много лет.
Дедушка сначала работал слесарем на кондитерской фабрике, был изобретателем. Изобрёл, в частности удобную подставку для фантиков на рабочем месте обёрточниц конфет. Я видел эту подставку: это положенный на грань трехгранный параллелепипед, на одну грань которого клалась стопка вощёных бумажек, а на другую стопка фантиков, так что одним движением бралась вощёная бумажка и фантик, и они складывались вместе в готовый вид для обёртывания конфеты.
Дедушка приносил украдкой с фабрики то помадки, то конфеток, то кусочек шоколада-сырца ещё не разлитого по форме.
После достижения пенсионного возраста, дедушка работал одно время в какой-то мастерской на Лахте, а потом дома всем всё чинил, – в основном запаивал дырки в посуде и чинил обувь, не только нам, но и соседям или знакомым. Был у дедушки замысел вырастить поросенка, и он построил сарай с двойной стенкой на метровую высоту у стены, где он собирался поместить этого поросёнка. Но эта затея не осуществилась.
За домом прислуги был большой пустырь, который жители поделили между собой на огороды. Росли у нас там картошка, огурцы, лук, салат. Это тоже был хоть какой никакой приварок. Как только начинает картошка цвести, начинали мы её «подкапывать» т. е. рыться руками под растущим кустом, отыскивая более или менее крупные клубни. Когда отрастала ботва на свёкле, часть ботвы обрывали и варили «ботвинник».
Раскопал дедушка и часть двора, отгородив этот огородик со стороны, где играли в рюхи, небольшим заборчиком.
На Лахте дедушка пытался вырастить клубнику, посадив в ящик три – четыре корешка, но не помню я, было ли что-либо в результате. Клубники я поел вволю, когда однажды дядя Марк привел нас с Валиком на грядки клубники в совхозном саду.
Дворовые дети для себя искали по канавам грибы, таскали с совхозного поля редиску и чуть забурелые помидоры, которые у нас дозревали в валенках. Помидоры под Ленинградом не вызревали – они зелеными шли на засолку. Позже я был крайне удивлён, узнав, что на юге идут на засолку красные помидоры. Зачем? Их же можно так съесть!
Были у меня и лакомства. Мы, детвора, деньги, которые нам давали родители на завтрак, притормаживали и, когда набирался рубль – покупали пирожное. Летом по дороге в школу мы иногда покупали ломоть арбуза – в Ленинграде торговали, не только целыми арбузами, но и ломтями. Когда мне случалось перекусить в городе, я покупал или пирожки с капустой или большой, как французская булочка пирожок с мясом и стакан газированной воды с сиропом.
Раза два приглашал к себе в гости сослуживцев (помнится троих) дядя Вячик. Возможно, это был день его рождения. Бабушка гостям готовила молодую отварную картошку, политую сверху салом со шкварками и сметаной, и подавала её с холодничком. Водки на столе было, наверное, не больше бутылки, точно я не знаю, но пьяных не было никогда. За столом были только гости и дядя Вячик. Помнится, как-то и дедушка с ними немножко посидел.
Да и вообще, на нашем дворе, как я помню, только один из жильцов бывал, и не редко, пьяным. В доме управляющего он на первом этаже занимал квартиру с верандой, из окна которой часто выставлялся настоящий приемник.
Кто он был по происхождению, я не знаю, но это для поведения имело большое значение. Ведь после коллективизации, в одночасье изменившей судьбу миллионов, прошло меньше 10-ти лет. Работал он в рыболовецкой артели и, как и все, по возможности старался что-либо ценное стащить. Я помню, как он из рукава ватника доставал угря. Угорь, похожий на полуметровую змею, был живой – они долго без воды выживают. Так что деньги у этого рыбака водились. Конечно, эта дорогая рыба было не для жителей нашего двора.
Этот рыбак, когда напьется допьяна, бродит по двору и ораторствует, что когда начнется война, он сядет на хвост бомбовоза и будет на большевиков бомбы бросать. Играющие в домино или карты мужчины с ним в дискуссию не вступали. Потом он куда-то исчез. Вроде бы умер, а, может, это его чахоточная жена, которую он часто бил, умерла. Кто-то в этой квартире продолжал жить, и из их приемника мы услышали речь Молотова о начале войны. Больше ничего не помню. Наверное, взрослые об этом говорили, но я не слышал и не слушал. Были для меня более впечатляющие события.
С гостями дяди Вячика у меня связана память о том впечатлении, которое на меня произвела смерть одного из его гостей, память о том, что именно после этой смерти, я внутренне осознал реальность неотвратимости.
Одному из гостей дяди Вячика удалили зуб, а через 6 дней он скончался из-за потери крови. Вот это меня потрясло. Только что он был у нас в гостях – живой здоровый человек, без всякого намёка на возможность смерти, и вдруг он уже мёртв. Не убили его, не болел он и не под поезд он попал, а удалили у него зуб, и он неотвратимо шесть дней шел к смерти.
Ни каких других дней рождения я не помню, а уж о нас детворе и говорить нечего, однако, один раз был я у кого-то на дне рождения в одноквартирном доме на Лахтинском проспекте. Помню, что мы там во что-то играли, как играли и во что играли – не помню, т. е. это были обычные детские игры. Но что мне запомнилось, так это то, что нас угостили лимонадом. О… это совсем не одно и то же, что газированная вода. Лимонад показался мне божественным напитком и долго в своей жизни я удивлялся тому, что на праздники «дураки» взрослые пьют водку и вино в то время, как самое большое удовольствие можно получить, если будешь угощаться лимонадом.
Финская война
Я помню начало войны с финнами, которая в наши игры летом 40-го года внесла большое разнообразие.
В 1939 году, в газетах стали появляться сообщения о провокациях финнов на нашей границе, о винтовочных выстрелах со стороны финнов. Мы требовали отодвинуть границу от Ленинграда. Мы предлагали в обмен за Карельский перешеек отдать часть территории за Ладожским озером. Наши требования были явно невыполнимыми. Во-первых, финны знали, что наши слова не имеют ни какого отношения к нашим намерениям, впрочем, как и у всех. Во-вторых, Карельский перешеек финны перекрыли железобетонными укреплениями линии Маннергейма, и уходить из крепости, полагаясь только на наше честное слово, было бы безумием.
Зимой, через Лахту пошли войска в Финляндию – началась война. К нам в комнату определили на ночь «на постой» 7 красноармейцев. Красноармейцы улеглись на полу, переспали и утром отправились дальше. А войска всё шли и шли. Две железнодорожные ветки – Парголовская и Приморская с подвозом войск не справлялись.
Прошли через Лахту и «Красные финны». Нам мальчишкам было интересно поглазеть на «не нашу» форму. Не помню, были ли на них погоны, но очевидно были, раз мы обратили внимание, что форма не наша.
Отправляя пешком по булыжной дороге вдоль железнодорожного полотна свою армию на войну, наши правители надеялись придать ей вид революционной войны финского народа. Официально вроде бы и войны не было, а был конфликт, который разрешался силами Ленинградского военного округа. На самом деле воевала вся страна.
Во всей стране эта маленькая война вызвала напряжение. Бичи тогда уже жили на Северном Кавказе, и там, в совхозе, хлеб стали продавать нормировано. Ухудшилось снабжение и Ленинграда. Я не помню, что мы обычно до этой маленькой войны ели на ужин, но я запомнил свое детское решение: «О…. Это надо запомнить». Мы ужинаем ломтем чёрного хлеба с маслом или маргарином и ломтиком чайной колбасы со сладким чаем. Факт остаётся фактом: я обратил внимание на изменение снабжения и не сейчас, а тогда – 70 лет тому назад, решил, что это надо запомнить, чтобы потом рассказывать. Вот и рассказываю. Ну, убей
